Любовь нельзя купить - Страница 76

Дорогая Кристина!

Мне не хочется думать о том, как сложились бы наши жизни, потому что я несколько лет размышлял об этом, и мне это было чертовски больно. Я позволил тебе узнать меня настолько, насколько никогда и никому не открывался, а ты отвергла меня. Кажется, ты написала в той открытке — «ничего личного». Да разве бывает что-то более личное?

А что, если?.. Если бы мы остались вместе, я был бы совершенно счастлив, вполне состоялся бы, был бы всем доволен. Возможно, кое-кто и способен забыть о подобных потерях, приписать их мечтам молодости, первой любви и всякое такое. Счастья хватит на всех и так далее. Но я был не такой. Да и сейчас я не такой.

Ты была единственной, моей единственной. После того как ты ушла, я еще долго жил со шрамом, причем таким, что, когда Фиона познакомилась со мной, она имела дело с увечным человеком. С ней все было не так, потому что ты взяла часть меня с собой.

Так есть ли у меня вопросы? Да, есть. Я хочу знать, почему…

— Сюрприз!

Грэм резко ударил рукой по клавиатуре в отчаянной попытке убрать текст с экрана. Его мозг с трудом находил объяснение этому сочетанию — Фиона, его кабинет и слово «сюрприз», с которым к нему громко обратились, когда он совершал свое мучительное мысленное путешествие в прошлое, с трудом пробираясь через густой туман в надежде спасти хоть что-то из того, что когда-то было ему так дорого, а теперь стало недоступно.

Он не мог посмотреть Фионе в глаза, пока не придал своему лицу знакомое ей выражение — спокойное, обнадеживающее, строгое, уверенное и стабильное. Ему показалось, что на это ушла целая вечность, хотя на самом деле ему понадобилось несколько секунд.

— О боже! — вырвалось у него, как только он, наконец, взглянул на Фиону.

Он произнес это невольно. Но даже если бы ему дали час для подготовки ответа, он сомневался, что смог бы придумать что-нибудь другое.

Ибо его жена была в расстегнутом плаще от Берберри, а под ним на ней была лишь коротенькая ночная рубашка с вышитыми спереди словами: «Возьми меня, мой тигренок».

— Это был самый унизительный момент в моей жизни, — сказала она, сделав глоток обжигающего чая и стараясь больше не плакать.

— Не надо, Фай! — воскликнула Тесс, бросившись к ней через кухню (размером в целых два шага), чтобы утешить свою подругу. — Но что это нашло на тебя? Если бы я так поступила с Максом, он бы просто ужаснулся. Да и потом, это так неожиданно. Не уверена, что мужчинам — или женщинам — так уж нужны сюрпризы. Мне — нет. Ты не можешь обвинять Грэма в том, что он не знал, как ему нужно реагировать.

— Лучше бы ты сказала мне это до того, как я выставила себя дурой.

Скрытый упрек заставил Тесс задуматься.

— Мне так жаль, что ничем не могла помочь тебе на прошлой неделе, Фай. Больше не будет оправданий, и пытаться не буду. Не за сотню миль друг от друга живем. И именно из-за меня вышли неприятности в прошлый вторник, когда мы должны были быть вместе. Я беру на себя всю ответственность за происшедшее, если тебе от этого сколько-нибудь легче.

— Ну да, я скажу это Грэму, когда он придет сегодня вечером домой и не сможет смотреть мне в глаза. Чай отвратительный, Тесс! По сравнению с ним даже то, что ты готовила в «Органике», кажется лучше.

— Скоро ты и к этому привыкнешь, — уверила ее Тесс.

Фиона смирилась и продолжала пить. Ей хотелось бы чего-нибудь покрепче, но раз уж Тесс не предложила ей бокал вина, то она подумала, что это из-за денежных затруднений, и не стала настаивать.

На самом деле Тесс старалась совсем не употреблять алкоголь после того, как поняла, что обвинение Хитер справедливое. Пока у нее такая бурная жизнь, ей надо держать язык под контролем, а пить она будет лучше чай, который так помогает Хитер.

Фиона все не могла успокоиться:

— Я вовсе не ждала от него, что он ловко смахнет все со стола, швырнет меня на кожаный диван и насладится мною! Но я надеялась, что он хотя бы рассмеется!

И Тесс отлично понимала, что имелось в виду. Если бы ей когда-нибудь довелось отколоть коленце вроде того, что сотворила Фиона, то она имела бы полное право ожидать, что Макс рухнет замертво. Ибо смех — вещь несравненно более интимная, нежели наигранная бурная страсть, которая обыкновенно сопровождает подобные сцены в плохих фильмах.

Грэм попросту пришел в ужас. Он сидел, уставившись на жену. Ему хотелось вскочить и запахнуть на ней плащ, но он был не в силах сделать это.

— Скажи же что-нибудь, — нервно прошептала Фиона, кутаясь в плащ, словно ей стало ужасно холодно. Внутри у нее действительно все заледенело.

«А что я должен сказать? — думал Грэм. — Если я правильно понял ее намерения, то у меня должен быть подобающий ответ. Мы женаты двенадцать лет; я думал, что знаком со всеми ее штучками, настроениями. Я знаю, когда мне нужно притихнуть, как успокоить ее, когда она жаждет ссоры. Но это же совсем другое.

Это, наверное, нечто грандиозное, и потому она ждет, чтобы я сказал то, что нужно. Но в чем суть-то, черт возьми?»

— Отлично, тогда ничего не говори, — коротко бросила Фиона, после чего повернулась и вышла из кабинета, захлопнув за собой дверь.

Ему хотелось броситься за ней, но это означало, что весь офис будет вовлечен в эту катавасию. Нет уж, лучше подождать, пока он доберется до дома. К тому времени он, может, и поймет, что к чему, Фиона угомонится или сорвет свое раздражение на матери, и тогда они смогут поговорить. А может, и нет.

Он коснулся рукой мышки, чтобы засветился экран. Его слова были еще там, те самые, которые он никогда не отошлет Кристине. Надо бы удалить их, пока опять не случилось что-нибудь. Он стер все, что написал раньше, и начал снова.